ГЛАВА 1
РОДИТЬСЯ ХУДОЖНИКОМ
ДEТСТВО
К жизни и творчеству Владимира Фомина, родившемуся в Томске 19 января 1963г., применимо древнее высказывание: судьба человека - в его характере. Во всех его картинах есть приметы, указывающие на индивидуальный мир, существующий в душе художника с детства. Фомин отличался необыкновенной усидчивостью, трудолюбием и невероятным воображением, определившими его стиль.
Если принять во внимание теорию З.Фрейда «о душевной жизни человека, в которой не пропадает ни одно впечатление», то будучи ребенком, Володя в руках матери видел альбомы французских импрессионистов.
С двух до четырнадцати лет Фомин фанатично лепил из пластилина различные фигурки, словно загипнотизированный изменчивостью, хрупкостью материала, как нельзя лучше подходившего для передачи мимолетных радостей. Украшал пластилиновых зверушек разноцветными полосками, ромбиками. Не переставал выщипывать кусочки из бумаги, делать муляжи, разукрашивать их. Относился к этому творчески серьезно.
«Первые черты гениальности», выражаясь словами Д.Хармса, проявились в том, что с младенчества Володя не мечтал стать художником – ему казалось, что он появился на свет таким, как Л. Да Винчи, и он мечтал вырасти волшебником. Хотел всех удивлять.
- Если кто-то в детском саду подходил ко мне и жаловался, что дома что-нибудь потерял, - первое, что помнил из детства Владимир, - я просил его не расстраиваться. Вот увидишь, говорил ему: «Придешь, а эта вещь будет стоять на столе!». И он забывал про свою неприятность, а потом ему казалось, что все получилось, как я сказал.
Будущий художник во всем искал "непонятное", и может быть, поэтому любил часами лежать на траве и смотреть на облака. Грезил тем, что сказочность есть формула красоты. Лишь много лет спустя он понял, что даже рядовое художественное ремесло требует развития.
Ребенок, посещавший детский сад, и как ему казалось, уже занимавшийся искусством, представлял собой Вселенную. Ощущал себя существом, живущим в бесконечном пространстве. Говорил себе: «Я – живой! Я живу на планете. Я рад, что родился, все вижу и понимаю!» И повторял: «Господи, да я же живу один раз!».
Десятилетним мальчиком он копировал портреты художников, первым из которых был портрет Н. Новикова кисти Д. Левицкого, писал не стихи - поэмы.
Когда в двенадцать лет он взялся за написание икон, которые выглядели по-разному, а назывались одинаково: «Георгий Победоносец убивает змия», отец попросил его бросить это занятие. Родители (уроженцы г. Томска, окончив Политехнический институт, работали инженерами в секретных военно-оборонных лабораториях), как и полагалось в то время, были коммунистами.
- Вообще-то, я состою в партии, а ты рисуешь иконы. Так нельзя, - увещевал юношу отец.
Преступив через себя, он все же позволил сыну продемонстрировать первую «настоящую», как воспринимал ее автор, картину-икону «Георгий Победоносец» на детской выставке в стенах своего научно-исследовательского института. Вероятно, проявилась наследственность - прабабушка и прадедушка по линии отца писали в г. Киеве иконы, за что в первые годы Советской власти были высланы в Сибирь. Володя гордился тем, что первую свою работу выставил раньше С. Дали, который представил свою первую картину в родном Фигерасе, когда ему было четырнадцать лет. По Фрейду, явная «несовременность», проявившаяся в мальчике, который подсознательно (убивая змия!) боролся со злом, объясняла бы его странные поступки в будущем. Например, «уход в люди» после школы, когда он бродил по Сибири, Уралу, Поволжью, а затем устремился в Среднюю полосу России, изначальную Русь. Но это потом, когда гены, оказавшиеся сродни древним, обрекут его на вечную жизнь гонимого собственным гением неутомимого труженика.
А вначале к культуре приобщала мама. Водила детей, а их в семье было трое, в музеи, театры. Позже, когда Владимир стал известным художником, она сама села за мольберт. В семье Фоминых живописали все, кроме отца.
Никто из родственников никогда не считал Фомина гением. Карьера – путь к успеху – сближает устремления очень разных людей: политиков, коммерсантов, художников, но не обязательно родных по крови… Служит созидательным началом или яблоком раздора, сюжетом для романа или поводом для сплетни… Имея за плечами более чем 30 персональных выставок, художник огорчался, что близкие люди не поздравили его ни с одной из них.
Фомин навсегда остался убежденным, как и Л.Толстой, что если Бога нет, то он не принимает устройство Вселенной. Человек – такой, каким родился изначально. В душе художник признал себя рожденным гением в 1986г., когда в двадцать шесть лет бросил учебу в Красносельском художественно-ювелирном училище, став недоучкой подобно Э. Мунку и С. Дали, которых боготворил.
ТРЕТИЙ «ЛИШНИЙ» … ГЛАЗ
Володя родился вторым ребенком в семье, к чему старший брат Сергей отнесся ревниво. Однажды, пока дома не было родителей, он засунул младенца в коробку и спрятал ее в чулан. Чудом почти задохнувшегося Володю спасли вовремя подоспевшие мать и отец.
- Я словно находился в пустыне и говорил с Буддой, - интуитивно вспоминал не столько сам случай Владимир, сколько возникшие из-за него ощущения. - Прислушиваясь к своему сердцебиению в кромешной темноте, я познал, как бьется сердце Бога, я смеялся даже над фараонами, уложенными в гробницы с золотыми пожитками. Понял Александра Македонского, которого хоронили с просунутыми через гроб пустыми руками. После этого я не мог жить материальностью.
Фомин уверовал в то, что благодаря этому факту у него появился «третий глаз». Обычный человек воспринимает мир хаотичным, у него же появилось аналитическое видение «сделанности», управляемости мира. Ощущение Провидения, которое вело его на протяжении всей жизни.
Сильное желание родителей иметь девочку подсознательно дало ему ощущение того, что он наполовину – женщина. Своего младшего брата Бориса он нянчил без устали, ухаживая за ним, как за собственным ребенком.
Однако происшедшее сказалось на его здоровье – в детстве он страдал клаустрофобией. Его преследовали припадки – мог падать в лужи и кричать.
До того, как пойти в школу, Володя испытывал страх только перед закрытым пространством. Он ни на кого не был обижен. Пришел в школу с сознанием того, что все происходящее есть игра, в которой ему нет равных.
ЛЕВША
В первом классе Володю, который уже хорошо умел не только рисовать, но и писать слова левой рукой, заставили пользоваться при написании букв и цифр только правой. Рисовать левой рукой не запрещали – рисование считалось самым незначительным предметом.
Однажды на уроке класс получил задание нарисовать елку акварельными красками. Фомин забыл дома кисточку, нарисовал пальцем. Проделал светотени. Получилось лучше, чем у остальных. Поставили «четыре». «Пятерки» никогда никому не ставили. Из педагогических соображений. По общему устоявшемуся мнению учителей никто не мог рисовать лучше всех.
После этого родители и учителя заметили в жизнерадостном ребенке всплески неуравновешенности, агрессивности. Из вредности он топал под партой ногами.
Кроме рисования, преподававшегося до шестого класса, Володю ничего не интересовало. Домашние задания он не делал ни по одному предмету, смирившись с тем, что «личность» он в школе непонятая, а его учителя – не «тарковские» и не «рублевы». Охотно оформлял только стенгазету.
В седьмом классе родители запретили Володе несерьезное для четырнадцатилетнего подростка увлечение пластилином и красками. В семье уважали «шишкиных» и «айвазовских», советовали копировать только «любимых народом» мастеров.
В отличие от братьев, окончивших Детскую художественную школу, средний сын с подачи родителей окончил музыкальную. Со второго класса он пел в хоре, изучал игру на балалайке. Исполнив на одном из школьных вечеров «Калинку-малинку» и «Во саду ли, в огороде», он стал посмешищем для одноклассников. Потом брал в руки инструмент только когда напивался на улице с мальчишками-старшеклассниками, бренчал на струнах и орал песни. Подростком самостоятельно изготавливал электрогитары, выпиливая их из дерева. В девятом классе ездил на заработки, чтобы купить магнитофон – строил больницу, таская мешки с цементом по 50 кг.
Интимное отношение к музыке сохранил на всю жизнь – все картины написаны под звучание той или иной композиции.
Будучи девятиклассником, Фомин впервые увидел Москву – неделю жил в общежитии Московского архитектурного института, где учился его знакомый. Португальцы, чилийцы, африканцы, обитавшие в «общаге» удивлялись таланту сибиряка готовить вкусную пищу из всего, что есть под рукой. Путешествие в столицу совпало с Олимпиадой 1980г., но Володя предпочел спортивным страстям походы по музеям.
- Десять школьных лет, - вспоминал Фомин, - я провел так, чтобы ничем себя в школе не проявлять. Учителя считали меня учеником ниже среднего, но им самим нравилось унижать. Когда я окончил школу, из нее сделали специализированную – для умственно отсталых детей, хотя я всегда чувствовал, что посещал именно такое заведение. Тринадцать лет, пролетевших как одно мгновение после школы, мне снился один и тот же сон: я учусь в 34-й школе. Как так, я уже закончил школу! Я уже получил диплом! Почему я сижу за партой? Даже во сне понимал, что это невозможно. Всем объяснял, просил, чтобы отпустили. Просыпался в холодном поту.
БАБА КАТЯ И ЕЕ БОГ
Из бабушек и дедушек Володя знал бабу Катю - сестру матери его мамы. Из всего пережитого она помнила только детство. Баба Катя родилась в 1913г., в семье рабочего, кормильца шести ртов.
- При царе жили лучше, - настаивала она. - У нас все было, и мясо, и хлеб на столе, и обувь, и одежда. Все вернется, - обещала баба Катя, - а Ленина вашего не будет, и Советской власти не будет. Потому что Бог есть, а коммунизма - нет.
Душа ее принадлежала Богу и церкви. Она говорила пионеру Вове: «Глупый ты, ничего не понимаешь. Вот ты не веришь в Бога. Подожди, когда умру, я приду к тебе и ты меня увидишь после смерти». Вова смеялся, называл ее сумасшедшей. А она называла всех антихристами, начиная с поколения его родителей.
Тем не менее, в церковь мальчика тянуло. Как все запретное, лики и крестики вызывали у него любопытство. Он боязливо оглядывался в сторону храма, когда ходил за кормом для рыбок в зоомагазин напротив. Как-то подговорил друга-пятиклассника пробраться к алтарю. Запомнилось гневное шиканье старушек - на шее друга болтался галстук. Пришлось снять. Свой Володя носил в кармане - прятал сразу за порогом школы.
...Баба Катя пришла на следующий день после похорон. Стояла у постели Володи и улыбалась.
- Пойдем со мной, - говорила, - там так хорошо.
Тринадцатилетний Володя не понял, в каком из миров видел бабу Катю, во сне или наяву. Возможно, тогда он и поверил в другую жизнь - за краем смерти. Он познал всемогущую власть сна и воображения. Миф раз и навсегда вторгся в его жизнь – стерлась граница между тем, что есть и тем, что было.
С ранних лет задумываясь о смерти, Володя думал, что она существует для того, чтобы старое казалось новым. Рождается человек и все для него в мире новое. Господу Богу неинтересно, когда человек разочаровывается в созданной Всевышним жизни. Будущее – это Бог, и прошлое - Бог. Настоящее – это человек, потому, что человек есть сам по себе выбор.
- Мы ничего не создаем, мы только извлекаем, - любил повторять Фомин.
Свой выбор художник сделать сразу не смог.
ПОЧТИ СУМАСШЕДШИЙ
Желание родителей как можно скорее увидеть Володино место в жизни не знало границ. Под их влиянием он поступал в различные образовательные учреждения – банковский техникум, в педагогический институт на физико-математический факультет, в электротехнический и топографический техникумы и даже в швейное училище. Через день или несколько месяцев он забирал документы, поскольку после школы любая учеба его разочаровывала.
В перерывах между учебой он успел поработать специалистом по электро-вычислительным машинам (программистом) в институте оптики атмосферы, слесарем контрольно-измерительной аппаратуры и электромонтажником на трех заводах.
Но оставалась мечта поступления в художественный вуз.
Однако впереди у студента и молодого рабочего была неизбежная перспектива – армия, сводившая его с ума. Вычеркнуть из жизни два-три года? Все равно, что просидеть в тюрьме. В военкомате предложили поступить в Томское училище связи, по окончании которого можно было служить связистом где-нибудь за Полярным кругом, или, женившись, остаться работать в Томске. Друзья советовали: «Идешь в армию – вешайся». Сами ломали и руки, и ноги, лишь бы избежать армии.
Володя лег в психиатрическую клинику, предварительно начитавшись специальных книжек. Врач из этой больницы, поставила нужный диагноз, поскольку на вопрос: «Что вы хотите от жизни?» Володя неизменно отвечал:
- Я хочу написать «Осень» так, как никто ее до меня не писал.
Фомин напишет эту картину через тринадцать лет и назовет ее «Осень. Подарок Лео Свемпу». А когда он получил долгожданный «белый билет», избавивший его от страха перед армией, ему было девятнадцать.
ОДЕРЖИМОСТЬ ТВОРЧЕСТВОМ
В 1982г. отец махнул рукой на рисующего, ни к чему другому не пригодного сына и предложил ему поступить в Вечернюю Художественную школу. Володя успешно сдал экзамены и попал в класс Т. Гудзенко и Н. Белянова, вскоре ставших известными в московских кругах. Впрочем, он не пропускал ни одного занятия в «чужих» классах, получая тройную порцию домашних заданий. Был последним, за кем закрывались двери школы после 11 часов вечера. К тому времени ученик жил отдельно от родителей, в деревянном доме с печью, доставшемся в наследство от бабы Кати. Все, что ему хотелось после прихода из «вечерки» - писать, не отрываясь от мольберта. И дома он работал над натюрмортами и портретами до трех часов ночи.
Утром направлялся на работу. Чтобы оплачивать свои занятия в Художественной школе, девятнадцатилетний Фомин трудился днем лаборантом в научно-исследовательском институте автоматики и электроники, подрабатывал грузчиком. В двадцать лет устроился на шарико-подшипниковый завод художником-оформителем, через год – в том же качестве - на завод резиновой обуви, еще через год – санитаром в роддом и вновь грузчиком на аптечный склад.
ПРИВИВКА ОТ СОЦИАЛИЗМА
Период совмещения обучения азам творчества и работы художником-оформителем оказал несомненное влияние на формирование мировоззрения Фомина.
На шарико-подшипниковый завод он пришел сомневающимся в себе юношей, не верившим, что без специального образования сможет конкурировать с многочисленными заводскими художниками-оформителями. Он стал пятым художником в подчинении главного художника завода, отдел которого непосредственно курировал парторг – главный представитель идеологии власти. В каждом из цехов тоже были свои художники-оформители. Через два месяца Владимир почувствовал, что может делать вымпелы, доски почета и стенгазеты лучше остальных. Однажды сделал доску с членами политбюро ЦК КПСС. Приехавший из томского районного комитета партии какой-то начальник обиделся, что в райкоме висит намного хуже, спокойно снял эту доску и увез с собой. На завод прислали райкомовскую – рабочие возмущались несколько дней.
Художники на заводе никогда героями труда не числились. Все, как один – отпетые пьяницы, чья «амораловка» - попадания в вытрезвитель, измены женам, ежедневные опоздания на работу - часто стояли на повестке дня заседаний парткома и профкома. В мастерскую, где на столах можно было разложить закуску, приходили все заводские, кому нужно было выпить бутылку, чтобы не видело начальство по цеху.
К середине дня коллеги Фомина по отделу, начиная с главного художника, получавшего зарплату как ИТР (инженерно-технический работник), то есть меньше, чем подчиненные, которым был установлен оклад рабочих, напивались так, что не могли ходить, писали в объявлениях по две буквы «е» или три «о» подряд, падали со стульев и засыпали. Один раз Владимир сказал начальнику, что тот вовсе не художник. Начальник запустил в него гирей. Фомин нагнулся, и гиря попала в голову его напарника, который упал и расплакался, что его никто не уважает, только кидают всякую дрянь. Все смеялись.
За ночные смены, когда шла подготовка к демонстрациям, они получали солидные премии – до 400 рублей. Обычно Владимиру выплачивали зарплату в 130 рублей, из которых 90 уходили за обучение в Вечерней художественной школе.
Парторг завода почему-то испытывал к Фомину, непьющему и некурящему, особое рвение мэтра, знающего толк в перевоспитании идеологически неблагонадежных. Владимир, понимая, что на заводе главное – вовремя пройти через проходную, а там можно ничего не делать или делать все с большой расстановкой, всегда опаздывал, зато своевременно и в полном объеме делал свою работу. Парторг вместе с вахтерами дежурил у проходной, которую юноша брал с разбегу, или у дырок в заборе – в одну из них можно было проехать на машине.
В отличие от беззаботно существовавших художников-оформителей Фомин не ощущал себя сыном социализма. Он никогда не хотел принадлежать и к привилегированной касте художников, поддерживаемых властью, хотя после Вечерней художественной школы год учился у одного из таких заслуженных деятелей искусств, члена Союза художников СССР Р. Юсипова, которому лично выделил мастерскую секретарь Томского обкома партии, будущий заместитель Президента СССР М.С. Горбачева.
Владимир сохранил неприязненное отношение к тому времени, считая его неполноценным. При существовавшем государственном строе не было продолжения – отсутствовала среда аукционов, частных галерей, коллекционеров. Художники устраивали выставки друг для друга. Чем больше у них было дипломов высших художественных вузов страны, званий, государственных заказов, тем больше имелось возможностей для устроительства собственных вернисажей. Приобщенная публика, активно посещавшая подобные мероприятия, глазела на картины, но не покупала. Позже Фомин перефразирует режиссера К. Занусси: «В искусстве большинство всегда имеет дурной вкус. И в этом смысле элита важнее масс».
Для Владимира, с 1984г. до 1986г. пять раз предпринимавшего неудачные попытки поступления в различные профессиональные художественные училища, существовала одна цель – сделать себе имя не меньше, чем у П. Пикассо, Э. Мунка и Ван Гога. С портретами великих мастеров, висевшими на печи, он нередко разговаривал, делая эскизы. Окрыленный научной и мировой классической литературой, альбомами художников, просмотренными в библиотеке, он мучительно думал, как ему выработать свой, ни на кого не похожий стиль.
ВОПРОС ВЕРЫ
Фомин рано узнал из книг: самое трудное в мире – это продать картину. Так сказал Э.Мунку его отец, когда тот не дождался своего первого покупателя, обманувшего надежды будущего гения.
С. Дали, написав свою первую работу в десять лет, ждал еще столько же, чтобы продать хотя бы одну. Поэтому Фомин настраивался на достижение цели – стать признанным гением – к концу жизни в искусстве, которую воспринимал как параллельную реальной жизни. Распятый Христос представлялся ему лучшим образом времен человеческих.
Ради того, чтобы имя Владимир Фомин означало настоящее творчество, он был готов на жертвы и искренне боялся предать свое предназначение. Творчество есть вопрос веры – решил для себя он раз и навсегда.
ПЕРСТ БОЖИЙ
Учась живописи и работая в Томске, Фомин не раз покидал родные пенаты. Изучал прикладное творчество финно-угорскиx народов Сибири и Севера, обучался мастерству у народныx умельцев Прикамья и Зауралья, бродяжничал по церквям Золотого кольца, нанимался в подмастерья к реставраторам, постигал Московскую, Новгородскую, Ярославскую школы иконописи. Иногда зарабатывал на хлеб, расписывая в селах средней полосы России наличники на окнах и ворота.
В 1984г. Владимир, не зная правил поступления в Кемеровское и Красноярское художественные училища, попытался поочередно подать документы в конкурсные комиссии обоих заведений. Оказалось, туда принимали после 8 класса. Фомин закончил «десятилетку». На будущий год он не прошел по конкурсу в Ярославское художественное училище. Будучи двадцати трех лет от роду, в 1986г. оказался в г. Суздале. В местном художественном училище, на реставрационном отделении, куда тянуло увлеченного иконами молодого человека, от него потребовали документ, подтверждающий, что он отработал в музее не менее года.
Пришлось ехать в г. Иваново, где Фомин без труда поступил в художественное училище. Отметив событие с другими счастливчиками алкогольным возлиянием, Владимир узнал на следующий день, что его зачислили на дизайнерский курс, а не на курс живописи, на который он сдал экзамены.
Не мысля себя никем иным, кроме живописца, Владимир сел в автобус в г. Кострому, откуда ходил поезд в сторону Томска. По пути разговорился с незнакомцем, посоветовавшим ему заглянуть в Красное село на Волге, находившееся в 40 км от Костромы.
На Владимира словно снизошло откровение - вспомнил, как перед поездкой в Суздаль листал книгу для поступающих в вузы с адресами художественных училищ. Первая страница, на которой открыл книгу, была о Красносельском училище художественной обработки металла.
В то мгновение в Томске он сразу представил себе село, училище, себя, сидящего рядом с деревянным домом за мольбертом, пишущим Волгу, березы. Именно этому видению суждено было сбыться.
Фомин прибыл в Кострому поздно вечером, когда автобусы в село Красное не курсировали. Он шел пешком в училище всю ночь через лес, где было полно зверья – волки, медведи, лоси. Ни одна «попутка», которую тормозил, не остановилась – потом выяснилось, что были распространены случаи нападений бандитов на шоферов. Он запомнил этот путь, с благоуханьем трав, звездами, светившими ему в дороге. Немного поспав на обочине, к семи утра добрел, наконец, до дверей самого известного в стране заведения, выпускающего художников-ювелиров.
Встретив его, властная женщина-директор внимательно выслушала историю поступлений одержимого мечтой стать настоящим художником двадцатитрехлетнего человека и предложила немного отдохнуть на раскладушке в общежитии для абитуриентов.
- К сожалению, - сказала она, - вы опоздали, экзамены уже все сдали и мы никого не принимаем.
Удивительно, но в 12 часов того же дня, Владимир обнаружил свою фамилию на стене общежития – директор приписала ее ручкой к напечатанным спискам принятых в Красносельское училище студентов.
Понимая, что, наверное, почти все его будущие сокурсники поступали в это заведение обдуманно, а не спонтанно, Владимир испытал пик необыкновенного счастья. Купил колбасу, вспомнив, что не ел двое суток. Ушел в поле. Лежа во ржи, пребывал в восторженной неге от голубого неба. Казалось, он достучался до Бога.
- Окажись я в каком-нибудь другом училище, - повторял он потом журналистам, - не стал бы тем художником, которым являюсь. В Красном селе на Волге преподаватели не придерживались академической школы, склонялись к монументальности. Нас учили работать акварелью, а не масляными красками, которыми я ежедневно писал после занятий. Рисунок тоже преподавался не в академическом духе, что меня, видящего себя только примитивистом, устраивало. Я даже мыслю через примитивизм. Ни одно другое направление в искусстве не дает столько полета фантазии, не позволяет реализовать себя в бесконечном поиске новых форм.
В училище я научился чувствовать пластику, линию, проникся откровенной декоративностью, орнаментальностью, используемыми при создании металлических предметов, в том числе ювелирных украшений. В основу изобретенного мной стиля легла узорчатая фактура арабески. Человек орнаментален, а поскольку все орнаменты идут от линии, точки, человек и есть отправная точка для воплощения невиданных разнообразий.
В моем лубке есть даже эффект присутствия перегородчатой эмали. Моя манера письма сформировалась на основе профессиональной базы художника-ювелира. И все же, тому, что я делаю, не научат ни в одном училище. Когда я окончил все свои «художественные» классы, мне пришлось учиться рисовать заново - изобретать свой стиль.
Многое художник почерпнул в частых поездках на поезде из Костромы в Москву и Санкт-Петербург, где «умирал» над полотнами мастеров Третьяковской галереи, Пушкинского музея, Эрмитажа, бродил между статуями Летнего Сада и фонтанами Петергофа.
В 1998г. на выставке в училище второкурсник Фомин показал «Ярмарку» - свою первую графическую работу, выполненную в стиле, названном затем специалистами «авангардный лубок Фомина». Ей не была присуща традиционная для лубка красочность. Но ее, безусловно, отличали лубковая лаконичность образов, филигранность и мозаичность исполнения. В ней уже просматривалась стилистика опытов русского авангарда начала 20 века, а также неопримитивизма и сюрреализма с элементами финно-угорской орнаментики.
«Ярмарка» положила конец вехам ученичества и начало серии «Лубок», посвященной детству, уличным торжествам и карнавальным образам.
Преподаватели настаивали на том, что их ученик не мог самостоятельно придумать такую картину, допытывались: «У кого заимствовал?».
- Мне не верили и я понял, что, кажется, сделал что-то стоящее, – рассказывал Владимир. – Желание развить это направление в творчестве было настолько сильным, что возвращаясь вечером из училища в хату с печкой, в которой жил, я просил у Бога дать мне возможность создать нечто уникальное. И однажды мне приснился сон, будто я нахожусь на своей персональной выставке, которая почему-то проходит в спортзале моей школы в Томске. Хожу по ней один и ничего не могу понять: картины горят жёлтыми, красными, зелёными красками, такими яркими, каких просто нет в природе. Я был поражён: неужели я так буду писать? Ведь учили меня совсем другому – топить краски, придавать трёхмерность пространству…Словом, я решил возродить лубок, забытый в России, модернизировав его по-своему. И сон сбылся, когда я пренебрег законами, которым меня учили, переступая через все «нельзя».
На третьем курсе студент выставился на областной выставке в Костромском музее искусств. Один из преподавателей, чья работа не прошла худсовет, обвинил в своих неудачах Владимира и стал ставить ему плохие отметки по рисунку. Фомин, не ленившийся делать собственные домашние задания и помогать с эскизами сокурсникам, нажил себе к третьему курсу немало завистников в училище.
Ему удалось сблизиться только с одним из местных интеллигентов. Честный и добрый Николай, родившийся в селе и преподававший в училище рисунок, жаловался Владимиру: «Я так не могу, как ты. Я даже не знаю, что рисовать, кроме комбайнеров и косарей. А ведь в детстве подавал надежды, судя по рисункам, лежащим под кроватью». Владимир ему сочувствовал, поскольку сама среда, в которой жил учитель, располагала к тому, чтобы опуститься и сконфузиться. В Красном селе мужики с утра до вечера пили водку. Даже классный руководитель Владимира не находил ничего зазорного в том, чтобы валяться пьяным около женского туалета в общежитии. Сельские бабы вели разгульный образ жизни, дети с малолетства матерились.
К тому же Николай был женат на заведующей училищем, одной из тех женщин, которые ненавидят всех, у кого хоть что-нибудь получается лучше, чем у нее и мужа. Она постоянно выгоняла Владимира с занятий.
Многие студенты вели довольно праздный образ жизни, а кое-кто пользовался знаниями, чтобы поживиться за счет государства. Из них готовили специалистов не только для работы на ювелирных заводах, но и для Санкт-Петербургского монетного двора, где чеканились советские деньги.
Одна семья студентов, учившихся на фоминском курсе, настолько увлеклась печатанием бумажных денег по изготовленной самостоятельно матрице, что забыла о безопасности. Кто-то, придя к ним домой, увидел сохнущие на веревках купюры и доложил в соответствующие органы. Отца семейства расстреляли, матери дали пожизненный срок в тюрьме, ребенка отправили в детский дом. На Владимира это событие произвело сильное впечатление. Когда он получил диплом ювелира в 1989г. и вернулся в Томск, то выкинул ящик с инструментами для изготовления серебряных, золотых украшений и забыл навсегда о полученных навыках «денежного» мастера. Тем более, что КГБ поначалу устраивал проверки на предмет наличия таких инструментов у выпускников Красносельского училища.
Окружающие понимали, что бросив в 1998г. училище (недоучившись год), Фомин тем самым отказался от официальной карьеры. Причина была одна: до боли в животе художник предчувствовал крушение социалистического строя, ощущал себя вне своего времени, в каком-то ином измерении. Он уже нашел себя. И хотел писать картины днем и ночью в придуманном стиле.
ВСЛЕД ЗА ЧЕСТНЯКОВЫМ
Перед тем, как на три года добровольно заточить себя в томской избе, где кроме печи, деревянной кровати и мольберта ничего не было, с единственной целью – стать Мастером, Фомин поехал в Москву. Он даже не помышлял поступать в Российскую Академию живописи, ваяния и зодчества, основанную И. Глазуновым. Начинающий художник желал во что бы то ни стало представить на суд свои работы признанному в мире мэтру.
- От природы или от Бога дар имеющий писать обязан, - этими словами проводил Фомина И.Глазунов, добавив, что учить самобытного лубковиста в Академии шесть лет – только портить.
По иронии судьбы теми же словами в Санкт-Петербургской Академии художеств некогда напутствовал в Костромскую губернию И. Репин самоучку-лубковиста Е. Честнякова, «наивными» полотнами которого в музее Костромы неоднократно восхищался Фомин. Буйные краски этого деревенского кудесника, писавшего «ярмарки», «игрища», «праздники», напоминавшие Фомину те, что он видел в вещем сне, увлекли его русским лубком, засиявшим всеми цветами радуги.
