ГЛАВА 4
ВОПЛОЩЕНИЕ ВОЛШЕБСТВА
НЕТОЧНАЯ НАУКА
ИЛИ О «БРАТЬЯХ ПО ЦЕХУ»
Современная художественная среда, агрессивно вторгавшаяся в нашу жизнь не столько через выставки, сколько через прессу, вызывала у Фомина своеобразную защитную реакцию. К другим художникам он относился с позиций эстетического примитивизма, стремящегося к высокой концентрации прекрасного и возвышенного в искусстве.
Будучи максималистом, он не понимал, как можно повторять П.Филонова, М.Шагала или К.Петрова-Водкина, находясь в их школе, вместо того, чтобы быть П.Филоновым… Называл модными художниками тех, кто успешно следует моде в искусстве, классиками – тех, кто открывает в нем нечто новое. Увидев еще в Томске выставку модного номенклатурного портретиста А. Шилова (чтобы того выпустили из СССР с картинами в Японию, ему следовало «отметиться» в провинции – такова была установка власти, пекущейся о пропаганде официального творчества), Фомин испытал отвращение.
- «Шиловы» изменяют Богине любви, - вынес он свой вердикт, - обходятся с ней гипернатуралистично. Описывают с лица до пят, заполняют ею все пространство в своих картинах, как обыкновенной обнаженной натурой.
Много лет спустя, увидев по телевизору фильм об этом портретисте, подарившем Москве 300 работ и получившем собственную галерею недалеко от Кремля, уже состоявшийся лубковист по-прежнему считал, что его живопись – извращение. В фильме корреспондент спрашивал: «Для чего вы пишете бабушек, солдат, священников?». «Чтобы власть смотрела на народ, я должен ей передать его боль», – следовал ответ. Володя заметил, что правильные журналисты о цели написания портретов чиновников не спрашивают. Понятно без слов - заказы и деньги.
- Мудрый всегда знает, как не надо делать, дурак - как надо, - возмущался Фомин. – Шилов убежден, что авангардизмом может заниматься каждый. То, что «наверх» поставлены П. Пикассо, П. Гоген и Ван Гог – это якобы неоправданное возведение в авторитеты бездарных художников, не работающих в реализме. Я понимаю, что его приоритеты – И.Крамской, К. Брюллов, И. Левитан. Но его прописанная мазня отличается от искусства мастеров тем же, чем отличается Н. Гумилев или О. Мандельштам от массы советских поэтов, запрудивших своими стихами в «брежневский» период журналы, газеты и брошюры. Есть стихи, но нет – поэзии. В музыке я могу сравнить Шилова с Лебедевым-Кумачом (“широка страна моя родная”…), но не с И. Бахом - явлением общечеловеческим.
Глядя на него, мне страшно не оставить след в искусстве. Руку художника наполовину должен вести Господь Бог, наполовину собственный интеллект. Если интеллект не поднимается до планки, за которой начинается искусство Й. Босха и П.Брейгеля, П.Пикассо и С. Дали, мне скучно. Недаром Д. Гершвин говорил о музыке: «Только та претендует на вечность, в которой есть элементы общечеловеческого или фольклора». Леонардо шел от общечеловеческого, Шагал – от фольклора. В моем лубке есть элементы фольклора.
Более всего Фомина раздражали плодовитые мастера, бесконечно дублирующие пейзажи - переставлявшие на своих полотнах местами деревья или не особенно импровизирующие с натюрмортами.
- Каждая известная бездарность понимает, что бездарна, – говорил он о самом модном в Москве художнике, конвейерным методом штампующим полотна с цветами. – Они пишут и пишут, благодаря чему у них появляется чувство вседозволенности. Истина их не жжет. Люди без развитого эстетического вкуса, приходящие на их выставки, не понимают, что искусство сложнее высшей математики. В нем бесконечное множество ответвлений, оно всегда ассиметрично, в нем многие вещи не откровенны. Здесь тоже есть: дважды два равняется четыре. Но то, что в математике известно априори, в искусстве большинству не понять. Искусство – неточная наука. Его невозможно вымучить, вытягивая картину. Если не можешь ничего сказать одной работой, можно написать сто. Они тоже будут молчать.
О вернисажах художников традиционных направлений, которые ему были неинтересны, как и о ставших модными в конце 90-х годов в России концептуальных инсталляциях, напоминающих разделывание трупов, Фомин отзывался однозначно: «Этот мир – отражение в зеркале. Здесь костер не горит».
Творчество некоторых «социалистических реалистов» подкупало его не только хорошей школой, но и необъяснимой искренностью. Но лицемерие приспособившихся к новым условиям художников с совдеповским мышлением было для него неприемлемо. Однажды мы увидели по телевизору интервью с одним из таких приспособленцев, рисовавших сладенькие просторы родины. Герой передачи, очень стараясь понравиться зрителю, договорился до следующего: «Я сам человек добрый, светлый и картины мои такие. Мне нравится чистота природы. Знаете, мне она даже во сне снится. Мне сон приснился, будто стою я на обрыве, а передо мной Волга простирается. Широкая такая. И вдруг мне захотелось перелететь ее. Я взмахнул руками и перелетел Волгу. Представляете, Волгу ?!».
И здесь интервьюер с понимающим лицом, без всякой скрытой иронии поддержал задушевную беседу: «И чего ж вам не сидится-то, через Волгу вот понесло?». Растерявшийся художник не придумал ничего эффектнее, чем молвить: « Ну, это как бы полет души, понимаете ли».
С тех пор, когда мы видели как «заносит» очередное творческое лицо, переглядывались и читали в глазах друг друга: «И чего ж вам на месте – то не сидится? Полет души, понимаете ли!».
- Мы будем долго отвечать за то, что убили в лагерях много талантливых людей, – констатировал Владимир. – И за то, что до сих пор известность художникам достается по блату. Воспитываем очередное серое поколение.
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ИЗДЕРЖКИ
От А. Пушкина, сожалевшего, что с таким талантом родился в России, до М. Шагала, вопрошавшего свою судьбу: «Как мог я родиться в такой дыре?», умы русских гениев поражала одна болезнь. Я все искала ее признаки у Фомина, живущего в провинциальном городе. В 1995г., когда пришлось отказаться от двух выставок в Копенгагене, я не выдержала: «Талант, если он сам не пробьется на освещенное место на сцене, или его кто-нибудь не вытолкнет под прожекторы юпитеров, обречен на закулисье. В России – одна сцена: Москва. Из Петрозаводска нельзя стать известным ни в России, ни в мире».
Директора двух из пяти галерей в центре столицы Дании, устраивавших художникам персональные выставки («Nikolaj» и «Galleri 68»), заинтересовались творчеством мужа и прислали приглашения даже без условия арендной платы.
- Живи мы в Москве, попрекнула я мужа, - оформить документы на визу, на вывоз картин, обеспечить их доставку, съездить за границу было бы в несколько раз проще.
Ответ Владимира поколебал мою уверенность в собственной правоте:
- Сначала дело, слава – потом. Известные художники сидят на заказах, а люди в основном заказывают пошлость.
Он никогда не хотел заниматься искусством как потенциальным источником дохода, но ему удавалось жить за счет продажи своих картин. Осознавая давление коммерческого пресса, Владимир принимал только заказы, не ограничивавшие способности его творческого ума, в которые вкладывал душу. Он знал, что с годами цена на его картины будет возрастать.
Дега, придававший особое значение цвету и очертаниям рам, обрамлявших его картины, мог купить свое произведение, вставленную в обычную раму. Для Фомина таким поводом могла послужить стоимость его работы. Он выкупал на последние деньги свои произведения, выставленные на перепродажу другими людьми, с которыми больше не имел дела.
Время показало, что Владимир был прав, придерживаясь в расстановке жизненных приоритетов точки зрения академика Д.Лихачева: «Культура оправдывает жизнь одного человека и целого народа». Все остальное оказалось сопутствующим.
ХУДОЖНИК БУДУЩЕГО
В 1995г. в Карелии состоялся международный археологический симпозиум, на котором Фомин выступил с лекцией об использовании в своем искусстве древних орнаментов. Знакомство с его творчеством подвигло одного из участников симпозиума на написание научного труда.
В том же году Фоминым неожиданно заинтересовалась Государственная Третьяковская галерея. В назначенный день он приехал в Москву, чтобы представить вниманию экспертного совета свои работы. Автору дали понять, что ради него одного собрались все эксперты Третьяковки в области современного искусства и это уже само по себе является запредельным событием. Искусствоведы предложили оставить все картины, но не для пополнения коллекции главной галереи страны, а для распределения их в собрания областных музеев. Разочарованный художник привез картины обратно в Петрозаводск – он боялся, что они будут «похоронены» в запасниках провинциальных музеев.
Однако получив одно за другим приглашения в 1996-1997г.г. от Томского областного музея, Ханты-Мансийского государственного краеведческого музея, Тюменского Музея искусств, он изменил свои взгляды. Мы посетили все три музея, которые приобрели графические работы из серии «Лубок» (живопись было везти несподручно). Директора музеев провели для нас экскурсии по залам экспозиций. В Ханты-Мансийском музее, впоследствии переименованном в Музей Природы и человека, где находилось много интересных в творческом плане экспонатов, Фомин не отказал себе в удовольствии сфотографироваться на шкуре убитого медведя в импровизированном жилище хантов. В Тюменском музее мы до слез смеялись около великолепной романтической картины С. Щедрина «Итальянский дворик» 19 века, слушая рассказ о недавнем директоре – военном чине. Он ежедневно выстраивал искусствоведов в шеренгу, как в армии и отдавал им команды. Будучи наслышаны о принципах раздачи должностей управленцев культурой в Карелии, мы разделяли опасения музейных работников по поводу ее развития в целом в России по сценарию, описанному еще М. Салтыковым-Щедриным. По крайней мере, знали, что на наш век «помпадуров и помпадурш» хватит с лихвой.
В ноябре-декабре 1996г. Фомина вновь пригласили в немецкий г.Cochem-Brauhek, на этот раз с выставкой в Ратуше. Спонсорами стали известные компании: Vereinigte Volksbank, Autohaus J. Meurer, Reiseburo German, Lufthansa, Center Kreuter.
- Несмотря на то, что критериями значительности в России еще долго будут оставаться звания народных и заслуженных деятелей культуры и искусства, - обратилась я тогда к мужу, - тебе удается доказывать обратное. Вслед за живописцем М.Нестеровым ты вправе сказать, что труднее всего заслужить звание Художника. Ты будешь заслуживать его и после того, как тебя не станет.
- Я знаю, что мои картины будут участвовать на аукционах других планет наравне с другими художниками, - заявил мне Фомин.
- Во всяком случае, - выдержав паузу, продолжила я свою мысль, - если Россия возродится, такие художники, как ты будут востребованы.
- Когда она возродится, я буду первым, – прозвучало то ли в шутку, то ли всерьез.
Фомин обладал редким даром всерьез рассуждать о невероятном и шутя говорить о серьезном. Определить разницу для меня подчас было непосильной задачей.
СЧАСТЛИВАЯ ЩУКА
Фомин, «примитивная» красота полотен которого имела мистический смысл, в душе был откровенным мистиком. Он повсюду находил странные знаки своей избранности: родился в день Крещения Христа, имел схожие черты лица вполоборота с Леонардо да Винчи, П. Гогеном, Э. Мунком … Свое появление на свет через сто лет после рождения Мунка, которому подражал в юности, воспринимал как данность свыше. Норвежский экспрессионист был одним из трех гениев (еще А. Блок и А. Эйнштейн), с кем Владимир общался в состоянии транса, чье присутствие духа чувствовал реально. А число тринадцать преследовало нас обоих на каждом шагу: даты событий, места в самолетах и поездах... Совпадение собственного пятидесятилетия с 2013 годом казалось ему тоже неслучайным. Когда он встретил своего первого друга – Матти Вехвиляйнена, покровителя и мецената, его фирма находилась в бывшей церкви. Потом её возродили, отреставрировали и вновь превратили в храм, что для Фомина имело колоссальное значение.
Незадолго до отъезда с о. Кижи он поймал огромную щуку и решил, что это знамение. Способ ловли рыбы явился необычным. Фомин смастерил удочку из полуметрового прутика, толстой нити и самодельного крючка с единственным найденным червяком. К его ногам подплыла щука и замерла в ожидании плотвы, тут же подцепленной рыболовом. Вслед за маленькой жертвой на удочку, чудом выдержавшую ее вес, попалась хищница. Все произошло мгновенно. Остров потряс боевой клич счастливого обладателя щуки, из головы которой мы сделали оберег. Согласно хантыйскому обычаю высушенная пасть щуки с тех пор охраняла от напастей наш дом.
В 1996г. Фомин напомнил мне о знамении во время разговора в «Кафе пани Аманды» в Рийхимяки с директором Музея искусств этого города Т.Симонайненом, получившим искусствоведческое образование в Италии. Тогда Симонайнен предложил ему эксклюзивную демонстрацию в 1998г. в музее не менее 35 картин по мотивам карело-финского эпоса «Калевала», при условии, что они будут написаны в его уникальной манере, в которой никто в России и за рубежом не работал.
С этой серией художника вышло точно по житейской мудрости: «Человек предполагает, а Бог располагает». Под впечатлением от первых «калевальских» полотен в стиле «авангардного лубка», доставленных в Финляндию в 1997г., руководство музея выхлопотало для автора львиную долю средств из государственного бюджета на его беспрецедентное турне по Скандинавии под названием «150 лет Калевале». Для осуществления проекта музей принял на работу специалиста, занимавшегося более года организацией турне. Выставка в Рийхимяки была перенесена на юбилейный, 1999-й год издания полной редакции национальной мифологической поэмы, с точным расчетом на сенсационный успех. И все же путешествие «Калевалы» Фомина по выставочным залам началось в 1998г.
ГАЛЕРЕЯ «VILLA NURMINATA»
ИЛИ ЯВЛЕНИЕ КОЛЛЕКЦИОНЕРА
Как в свое время П. Сезанн, Фомин был одержим идеей совершенства. Но в отличие от французского импрессиониста, мечтавшего в один прекрасный день создать шедевр, Владимир хотел написать серию картин, которая превзойдет все созданное по эпосу «Калевала». И ему это удалось. Но какой ценой. Он работал до полного истощения. Он превратился в рабочую машину. Во сне видел весь процесс работы над картиной: строгал карандаш, проводил линию на бумаге, делая эскиз, писал картину в цвете. Наяву не отрывался от мольберта по четырнадцать часов в сутки с перерывом на еду, чаще - тоже за мольбертом. Я боялась отпускать его за чем-либо в магазин, поскольку, когда мы выходили за покупками вместе, он останавливался у витрин, глубоко погруженный в свои мысли. Сюжеты «Калевалы», как и последующих его серий, заставляли думать о вечном. Он боялся умереть, не успев написать задуманное. На мои уговоры передохнуть, отвечал, что если человек творит – он счастлив, это особое состояние – от Бога.
На создание 88 живописных и 33 графических работ ушло почти три года. Наверное, другой художник, написав столько картин в трудоемком, изнурительном по затратам сил и времени стиле Фомина за столь феноменально короткие сроки, сошел бы с ума.
Часть «калевальских» картин финский зритель увидел летом 1998г. в галерее «Villa Nurminata», хозяину которой, известному бизнесмену М. Вехвиляйнену уступил первенство Музей искусств Рийхимяки. Знакомство с владельцем сети магазинов финской мебели, впервые появившимся на пороге нашей квартиры в 1995г., чтобы помочь с перевозкой рам и подрамников в Финляндию, сыграло одну из главных ролей в судьбе художника. При его спонсорской поддержке было организовано большинство последующих выставок. История знает много художников, вроде К. Моне, которых содержал только один меценат. Мне запомнились слова нашего финского друга на выставке В. Кандинского, которую мы посетили вместе. Он сказал, что ему скучно смотреть произведения первого абстракциониста, кстати, начинавшего с лубка, и что ему нравится только Фомин. Вехвиляйнен, ставший коллекционером картин мужа, сделал ему подарок в виде галереи художника в Финляндии.
Незадолго до открытия выставки в галерее «Villa Nurminata», что стояла на берегу озера, Вехвиляйнен и Фомин, подобно героям эпоса «Калевала» Вяйнямейнену и Илмаринену, выловили щуку невиданных огромных размеров. То был еще один знак для Владимира, означавший новый этап его творческой карьеры. Если Вяйнямейнен сделал из пасти щуки кантеле, чтобы спеть под звуки его струн свою песню, то Фомин своей «калевальской» серией заявил о себе на весь мир. В аллегорическом смысле, как и Вяйнямейнен, он превратился в щуку, чтобы преодолеть пространство.
Символом выставки стал лодочник, уплывающий багряным пятном на густо-синем фоне в будущее, предвещавшее славу автору новой, как писала пресса, «Калевалы». Трехметровые щиты-плакаты с этим изображением украшали трассу Западной Финляндии «Лаппеенранта – Йоенсуу». В галерее посетителей ждали открытки и майки с тем же изображением. На выставке демонстрировались также работы из серий «Лубок», «Кижи», «Подарки», но самая большая газета страны «Хельсингин Саномат», поместившая статью о ней, сделала акцент на серии, ставшей национальной гордостью финнов.
ДОСТОЯНИЕ ФИНЛЯНДИИ
За полгода до открытия вернисажа Фомина в Музее искусств г. Рийхимяки к его руководству обратились карельские чиновники, возглавлявшие культуру, с просьбой объединить экспозицию «авангардной Калевалы» с «калевальским» собранием Музея искусств Карелии. Просьба была отклонена, а для показа альтернативной конъюнктурной коллекции был предложен небольшой зал городской библиотеки. Отказ послужил причиной скандала, сопровождавшего начало турне Владимира.
Прибывшую в Рийхимяки делегацию карельского музея возглавляла его директор, которая в год нашего приезда в Петрозаводск занимала пост заместителя министра культуры республики. Фомин обращался к ней за помощью, когда искал место для выставки, но она, по авторскому выражению, «выбросила его на улицу, как подзаборного пса». Став директором музея, дама по-прежнему не благоволила к «чужаку», никогда больше не переступавшего ни один чиновничий порог.
Земляки предприняли обход двухэтажного особняка, где разместились почти 100 его работ, посвященных эпосу, как раз перед официальным открытием выставки. Из обсуждения было ясно, что им ничего не понравилось. Тем не менее, в зале они заняли лучшие места, а директор карельского музея даже выступила с длинной речью, не запланированной в программе. В ней говорилось о многовековой дружбе карельского и финского народов, и ни слова о Фомине, что вызвало недоумение собравшихся. Сам виновник торжества традиционно ограничился благодарственным спичем с листа в адрес организаторов выставки.
Редактор Национального радио Финляндии, профессор, автор книги об эпосе О. Алхо, открывший презентацию серии, говорил о том, что «без «Калевалы» не было бы финнов. Она – основа основ финской истории и культуры, духовное начало нации и государства, которое воспел в красках русский художник».
- По мотивам эпоса создано сотни произведений в разных странах, – вторили ему финскиеискусствоведы, - но через сто лет после А. Галлен-Каллелы только Фомин наиболее полно раскрыл древний мир финнов, воплотив бессмертное произведение в примитивной авангардной манере, отличающейся эпической поэтичностью и мифологическим языком образов.
Впервые под музейными сводами «Калевала» зазвучала одновременно на языке современного лубка и на вечном языке музыки – был приглашен Мужской хор г. Хельсинки.
После открытия вернисажа герой праздника, впечатление от которого очень старались испортить представители карельского музея, провел пресс-конференцию.
- Если «Калевала» - литературный фольклор, то лубок – фольклор в изобразительном искусстве, – рассказывал он. – В работе над серией использовано культурное наследие финно-угорского и славянского народов. Она насквозь пронизана космизмом, переполнявшим меня, когда я знакомился с литературными источниками и народной поэзией. Меня всегда интересовало возникновение мироустройства. Поэтому «Калевалу» сам господь Бог велел написать. Это самое гармоничное соединение духовного и материального, которое я знаю. Хорошая книга - всегда знание о прошлом, настоящем и будущем. Как читатель, я почувствовал это в поэме. Как художник, визуализировал связь между прошлым и настоящим. В будущем «Калевалу» напишут по – другому.
К всеобщему удивлению, на встречу с живописцем пришел самый богатый человек города, подаривший в свое время музею работы С. Дали и П. Пикассо, с которыми был знаком лично. Впервые за несколько лет он появился на публике, чтобы поднять здоровой рукой бокал шампанского за талант Фомина. Вторая рука у него была в гипсе, причем приехал он на велосипеде. Нас поразило количество автомобилей, выезжающих из города по окончании презентации серии вслед за этим велосипедистом. Никто из процессии долго не решался его обогнать.
В тот день мы, предавшись стоицизму, воздали дань уважения нашим соотечественникам, чье мероприятие проходило в библиотеке. Фомин, я, сотрудники Музея искусств и библиотеки были единственными посетителями «выставки карельских художников». В ресторане, где отмечалось открытие выставок, Т. Симонайнен предложил взяться всем за руки в знак примирения, после чего ему пришлось удовлетворить любопытство представительницы карельского музея, возмутившейся: «Почему именно Фомин олицетворяет 150-летие Калевалы?».
- Потому что это самый высокий уровень в мировом искусстве, – польстил директор финского музея нашему самолюбию.
После выставки Владимира в Рийхимяки, по словам ее куратора С. Коскела, он стал самым знаменитым в Финляндии из русских современных художников, разделившим славу разве что с И. Глазуновым. За три месяца этот Музей искусств посетило больше зрителей, чем за предыдущие три года. Отправившись через неделю после открытия экспозиции в путешествие по Финляндии на автобусе, мы слушали по радио каждые полчаса рекламный ролик о «Калевале» Фомина, как будто бы он был какой-нибудь звездой шоу-бизнеса.
По возвращении в родные пенаты нас ждало известие об отчетной пресс-конференции Музея искусств Карелии. На ней директор поведала об успешном проведении выставки карельских художников не в библиотеке, а в Музее искусств Рийхимяки (!), что подтверждалось распространенным среди журналистов пресс-релизом. Об успехе, сопутствующем демонстрации работ Владимира, не было произнесено ни слова. Словно в Карелии никогда не существовало такого художника.
Между тем в Скандинавии, благодаря его турне «150 лет Калевале», Карелия прославилась как место обетования Фомина и рождения новой живописной «Калевалы».
Оставив графику в своем собрании, Музей искусств Рийхимяки переправил выставку в Швецию, где в 1999г. картины экспонировались в июне в Финском Центре культуры г. Турсбю, затем в июле-августе – в Vermlans Museum г. Карлстада. В августе 1999г. состоялась презентация серии в третьем городе Швеции – Гетеборге, приуроченная к открытию Международной книжной ярмарки. В сентябре того же года выставка переехала в Норвегию, в Финско-норвежский институт культуры г. Осло.
После демонстрации серии в Музее Калевалы – Juminkeko в финском г. Кухмо в апреле- июне 2002г. отдельные картины, принадлежащие Вехвеляйнену, продолжали участвовать в вернисажах, проходивших в Финляндии. Концепция организации выставки в Кухмо предполагала, что маэстро даст мастер-класс начинающим художникам. Организаторам пришлось объяснять в прессе, что художник находится в «творческой командировке» в Норвегии. Мастер-класс не состоялся по причине параллельной выставки «Пера Гюнта» в Осло. На открытии вернисажа его «Калевалы» в Кухмо выступал квартет им. Я. Сибелиуса. Когда за несколько лет до этого события мы фотографировались на фоне знаменитого памятника великому музыканту в г. Хельсинки, то могли об этом только мечтать.
Символом выставки «Калевалы» Фомина в Кухмо, как не странно, стал заяц («Несущий весть о гибели») самой трагичной героини Калевалы - Айно. Финские газеты писали, что после того, как художник создал глобальный (мощный по воздействию на умы) образ, казалось бы, незначительного персонажа эпоса, в сознании финнов эта фигура выросла до космических масштабов. В жизни многих знаменитых людей заяц явился провозвестником чего-то важного. Например, известно, что А. Пушкин повернул сани назад, увидев перебежавшего дорогу зайца, из-за чего не участвовал в восстании декабристов. Фомин, родившийся в Год зайца, всегда относился к этой фигуре особенно трепетно. Он много раз писал себя в виде зайчика на руках у Мадонны-мамы или просто зайчиком, закрывшим глаза в снегу.
Путешествию серии картин в Венгрию, представители музеев которой первоначально приезжали в Рийхимяки договариваться о юбилейной выставке в своей стране, помешало стихийное бедствие. Вследствие случившегося …. расходы из бюджета государства на культурные мероприятия были урезаны.
Во время скандинавского турне с «Калевалой» Фомина познакомилось более 55 тысяч зрителей. Финляндия, символом национально-культурного возрождения стала книга, признала его уникальную серию культурным достоянием нации.
